Пять лирических отступлений из поэмы Облака обнаженные. Денис Карасев

	И.Д. * Подождем, пока солнце зайдет за бакен. Все что было и будет - это оставим. На утреннюю прогулку выходят собаки и метят апрельский снег первозданный. Под утренним солнцем блюдца зрачков сужены, а в блюдцах отражение земного ада. Я готов говорить, говорить и слушать, а больше мне ни от кого ничего не надо. Эти отношения обоюдные, обоюдоострые, как зубочистка в ладони тесной. На обеденный перерыв вылетают осы из чужих подъездов, дверей и лестниц. Поступь мегаполиса, смени мокасины - я насколько могу, сдавливаю смех мышью в клетке в зоомагазине, которую купит заводчик змей. Что же ты делаешь со мной, женщина, забирается дрожь на ключиц подмостки - а всего-то пьем вместе чай женьшеневый, и осторожный массаж головного мозга. На вечернее лежбище вылезают нерпы из разбитых туч, окон и жизней. Мне и вправду ни с кем так хорошо не было, хоть не раз на подушки губ пальцы ложились. Я не раз ночевал на ночных станциях, но не был мишенью ни для пулеметов, ни в тире - я никогда не подкатывал мирной демонстрацией на дворцовую площадь чужой квартиры. Человек - хозяин своих заверений, не захочет - постареет, захочет - постарается. На ночную охоту выходят звери из ласточкиных гнезд дешевых ресторанов. Я люблю правоту пьяных чудовищ милых, и знаю, что я ничего не знаю - знакомо? - ни о жизни, ни о тебе, ни вообще о мире, что есть истина? Истина - это твоя заколка. Может, и нет души, но на ней - знаешь - отметины и потому есть она, как бы атеист не злился. Я снова потребую самолет в Шереметьево, и слетаю посмотреть на твой Тбилиси. Философы, человека ищете? Найдете - дорожите, проискать можно и не одно лето. Человек, человек, человек по жизни! Слеп тот, кто совсем не заметил этого. * Тают апрельские снежинки-блямбы, и в голову мысли приходят разные. Ты похожа на энергосберегающую лампу, которую просто нельзя выбрасывать. Опять давит воздух в легких на третье ребро у левой руки - там идет разгонка четвертого блока атомной электростанции где-то под Киевом. Все телефоны у меня на сим-карте, еще не раз кнопки мобильника трону. Закрытая зона. Заражено симпатией. Проход запрещен посторонним. Еще не раз разговор спровоцирую. Как в мире шаблонов остаться личностью? И будто воспоминание фосфоресцирует в темноте подкорки, где нет электричества. Твой будний день настольной лампой горит, его сводит судорога договоров и смет - так ликвидатор по чернобыльскому графиту шагает и знает, что это смерть. Ты обычная женщина, довольно высокая, может быть, исправила рождения дату. Ты похожа на резьбу на цоколе, который ввинчивается в патрон стандартный. И прошлое - нерасстрелянная обойма, старая цветная фотопленка "Свема". Ты похожа на рулон обоев, на котором футурист написал поэму. Да, египетской грамоте нужен Шампольон, и хочется, в безнадежности будней сникнув, нарисовать на щеке спутник-шпион, что запечатлеет тебя на космическом снимке. Когда преодолею тяжесть движений косных, когда встречу тебя в Зеленоград-City, я просто его запущу в космос, твои губы - его ракета-носитель. Он увидит каждую тень на снегу с высокой околоземной орбиты, и станет единственным свидетелем моих губ, льдом обутых, ветром опитых. * У Зеленограда судьба - всегда быть новостройкой. Я эту архитектуру люблю и ласкаю глазами. Запад в ужасе смотрит, как фасуют гексоген на Востоке, На Востоке считают, что солнце взойдет на Западе. Есть эффект в невесомости - в принципе, это верно, когда карандаш, вращающийся вокруг своей оси вдруг начинает вращаться против нее, здесь не вопрос веры, планету от таких коловращений может никто не спасти. Мы еще посмотрим, мы еще увидим, мы еще постараемся, но как отвоевать тебя у нового неба и новой земли? Не ошиблись ли адресом трое волхвов с дарами, перед тем, как на дно уйдут Делавер и Финский залив? Есть стремление к правде мира, хотя и нет ее. По правде - тень молчания времени скроет меня и прочих. Есть движение вод, есть движение континентов, но как еще попросить - молодость, полыхни чем хочешь! У Зеленограда карма - быть карманной копилкой отношений и чувств, все всех знают, а время лечит. В Зеленограде - курганы, в Петропавловске-Камчатском - пики, В Петропавловске-Камчатском полночь, в Зеленограде - вечность! Я из всех времен года больше люблю осень. Но не осень мира, не осень твоего молчания. Я сам немного с Шаболовки, 38. Я такие сценарии уношу из кабинета начальника. Электричка твоя стоит на запасной ветке, это просто такая игра, это эмблема "Мосфильма". Как еще делать кино в двадцать первом веке, если каждый бизнесмен сидит на бабле, как филин. Ну а если всерьез, то электропоезд уходит куда-то далеко в сторону Твери и Осташкова. Там тупик. И в Москве тупик. Это просто дорога, что о двух концах, а у нас бездорожье страшное. Если честно, кинематограф мне никогда не был близок, и сценарист я плохой, не люблю сюжеты, красавица. Знаешь, что? Давай - не тупик, а пик Коммунизма. Мне такие концы у фильмов все больше нравятся. * Спичка загорелась - и утренние сумерки просыпаются. Я ловлю глазами движение стрелок неумолимых. Кончик сигареты между указательным и средним пальцами. Острый ласковый запах кожуры мандарина. Пусть не так как раньше. Пусть не так огнеопасно. Все же это - движение, движение жизни. Батарейка разряжена. Но звонок в запасе. Ты даришь сюжеты - а нужен огнетушитель. Мне сегодня ночью было непривычно, будто я налегке ушел из дома. И ломаная строчка - как в коробке спичка, в неначатом коробке спичка сломанная. Говорят, на счастье. Загадай желание. Или что там говорят - у всех давно зажигалки. Сердцебиение частое говорит: живая. Воспоминание горячее как наркоз за щеками. Не о том речь. Времяпровождение милое - мы все же дожили до чего-то незнакомого. Пустота невстреч - всего лишь закон мира. Почему для кого-то мир должен жить по другим законам? Спичка загорелась - выключается свет в подъезде. Почки крупным растром на ветках получились. Мы друг друга согрели. Но никогда не будем вместе. По причинам разным. По разным причинам. * Вспоминается будничный день вчерашний, и весенний холод бороздит по коже. Мне здесь не хватает Эйфелевой башни, но как-нибудь и без нее прожить можно. Спокойствие сумерек нарушают будни, они начинают заниматься и зубом цыкать. Они вторгаются, артиллеристы будто, будто автоматчики на мотоциклах. Они клеят ярлыки лейкопластырем, они повторяются бесконечным эхом, это нищета и работа, это жизнь-свастика, а мы - эмигранты из двадцатого века. Гриб. Граб. Гроб. Груб. Это начало века, исторически случайного. Я дам объявление на "молоток.ру": куплю ящик грузинского чая. Есть в некоторых квартирах залежи с перестройки, все о тебе будет какая-то память. Я знаю, грузинский чай не производят, и Грузии нет, оставайтесь в Ереване. Я медленно закрываю глаза. Я меняю гардероб на весенний с зимнего. Я тебе скажу, как Кончаку Гза: все концы - в воду Сходни (гза - река по-грузински). Это время-убожество, это время-зверь. Двадцать первый век - поверьте, не модно. Мне здесь не хватает СССР, где тебя бы просто не было в нашем городе. Я слышу во сне материнский голос, этот голос памятью детства брезжит - здесь была электроника. Здесь был космос. А теперь здесь просто много приезжих. Здесь много людей, здесь и "окают", и "акают", но если туристы приедут сюда, пусть знают: здесь был Париж. И "Триумфальная арка". Очень жаль, что это место в литературе занято. 5-10.04.2012	© Денис Карасев, стихи, 2012 © Леся Синиченко, иллюстрации © Оксана Тим, разработка сайта